На днях в интернете начались дискуссия, что не все так плохо у нас с детьми, вышедшими из стен детских домов. Они поступают в ПТУ, другие учебные заведения. Но о том, что на их место приходят другие дети, и их метят как сирот, которым с этим клеймом потом крайне трудно вжиться в общество, мало кто говорит.
Я умышленно не пишу, что из стен детского дома выходят сироты, потому что таких детей единицы, большинство же имеют родителей. Но государству удобно всех называть сиротами, да и воспитанники детдомов привыкают к этой роли. Так появляется стигма.
Всего в российских детских домах обретается около 150 тысяч детей, оказавшихся по мнению государства в трудной жизненной ситуации. Каждый сотый российский ребенок живет в интернатной системе. Настоящих сирот среди них не более 5-7%. Все остальные, получается, лишь носители сиротской стигмы.
Нужно убрать отовсюду откуда можно слово «сирота» и применять такую лексику, которая бы соответствовала реальному статусу ребенка, находящегося на государственном попечении. Это дало бы новый вектор в работе и самой государственной системы, и НКО.
Сирота - ребенок, у которого нет обоих родителей. И еще - ближайших родственников, которые могли бы забрать ребенка, потерявшего отца и мать. Но у нас нет служб, которые детально разбирались бы в каждом конкретном случае. Если случается в семье несчастье, в России действует закон общего чоха - в интернатную систему сгребают всех подряд. И с живыми родственниками, и с живыми родителями.
Органы опеки заняты совсем иной работой. Один сотрудник опекает пять тысяч человек. Ребенок фиксируется в бумаге, и уже потом автоматически идет по этапам, которые чаще всего ведут в стены детского дома. Такая странная история, когда судьба небольшого количества реальных сирот влияет на судьбу тех, у которых все же родителей есть. Первые поражают вторых, а вторые несут в себе печать сиротства не только в стенах учреждений, но и потом, в самостоятельной жизни.
Мы все никак не можем выстирать старое советское белье. Тогда главной задачей по спасению ребенка была его отправка в стены детских домов. Система помощи семье была довольно примитивна, хотя на предприятиях и везде где только можно проводили профилактические действия. Пьющих отправляли в ЛТП, нерадивых сажали в тюрьму, были штрафы, выгоняли из комсомола и из партии, то есть вели себя абсолютно карательно. Семье не оказывалась широкая поддержка. Был кнут, не было пряника.
Пряника нет и сейчас, как впрочем, нет ни государственной семейной политики, ни системной работы с семьей. Не только с той, что падает на колени, но и вообще с семьей. В муниципальной системе, которая, по сути, также является общественной организацией, избираемой только, нет собственно представителей общественности.
Нынешняя модель помощи ребенку, оказавшемуся в трудной жизненной ситуации, сформировалась еще в военное и послевоенное время, когда надо было быстро решать вопросы спасения детства. Но когда необходимость в экстренных мерах отпала, система осталась. И чтобы выжить, ищет себе работу: занялась отъемом детей из семей, наплодила детские дома, которые также взяла под свою опеку. По-другому эта система просто не может. Органы опеки и комиссии по делам несовершеннолетних, вероятно, и хотели бы работать иначе, но пока тоже не могут - они же встроены в устаревшую систему.
Безусловно, без смены отношения к семье и детству невозможно прекратить поток новых «детей-сирот», которые при живых родителях живут в детских домах.
Государство обязано менять свое отношение к семье, чтобы огромный бюджет не шел на порождение новых социальных стигм, созидающих новые социальные гетто. Искать пути системной и уважительной профилактики трудностей, возникающих в той или иной семье. Чтобы те дети, которые волей судьбы утратили родителей, помимо своей воли не заражали сиротством тех, кто оказался в детском доме лишь потому, что никто не оказал своевременную помощь и поддержку заваливающейся на бок семье.
Филантроп РУ
