В среду в телешоу "Имя Россия" поэт и пушкинист Юрий Кублановский представил "наше всё" - Пушкина. Заранее соглашаясь со всеми аргументами "за", мы публикуем репортаж обозревателя "Известий" Гузель Агишевой из Пушкиногорья и Пскова. Что означают они для каждого из нас? Это - сама история и одновременно ее продолжение, история сохранения памяти и попытки соответствовать тому, что мы поняли из бесценного опыта предков. Сделать это без пространства - физического заповедного пространства - невозможно. Но сегодня пространство Пушкинского заповедника грубо нарушено незаконным строительством, а псковскую старину удушает современная агрессивная архитектура. Святым местам угрожают жадность, невежество и равнодушие.
- А вы, если не секрет, зачем в Псков? - подвижный дядечка ставит на столик купе подстаканник.
- Я, - говорю, - в Пушкинский заповедник.
- Что это такое? - удивляется он.
- Михайловское, где Пушкин жил в ссылке, Тригорское, куда ездил к друзьям, Петровское, усадьба его прадеда Абрама Ганнибала, Святогорский монастырь, где похоронен...
- Да что вы! - вскидывает бровь. - А я думал это где-то... не здесь.
- Значит, - говорю, - вам не надо было.
- Это точно, - соглашается он. - Вертеться приходится - кризис. Работу за тебя, как говорится, кто сделает? Пушкин? - смеется, довольный каламбуром.
Летом в заповеднике - до семидесяти групп в день, осенью, думаю, не меньше - как же, очей очарованье. А сейчас - ни души. Хочешь - кричи, стихи читай. Хотя нормальный человек не может "читать стихи", он их может только проорать в синее небо с легкомысленным облаком, потому что его окружает мечта: белый простор, чернеющие прозрачные леса на холмах, где подмороженная листва шуршит под зернистым снегом, одиночество, свалившееся как награда.
Заранее люблю музейных мамочек, которые не спеша поведут по комнатам, будут сыпать именами-отчествами и датами, потом потащатся в парк, к "дубу уединенному", что стоит 300 лет и помнит Пушкина.
Глядя на синие воды Сороти, еще не замерзшей, на ржавые кустарники и полыньи с ржавого цвета утками, беру Нину Петровну Курдову, старейшего экскурсовода, за рукав:
- Это дали?
Женщина прыскает:
- Они самые!
Реакция на довлатовский прикол - дотошный турист у экскурсовода: "Скажите, это дали? Я филокартист, собираю открытки. Так это псковские дали?" - как система опознания: свой - чужой. И Нина Петровна может отойти от канонической пышности, отвечать исчерпывающе, но односложно. Мы в гармонии с этим миром. Выясняется, что кое с кем из персонажей довлатовского "Заповедника" она была знакома.
- С Володей Герасимовым, у Довлатова он - "гений чистого познания" Митрофанов. Очень узнаваем. И еще там дама была, которая ходила рыдать на могилу Пушкина, мы ее недавно похоронили. А вот и забор, - говорит Нина Петровна, подавляя одышку. - Помните, в "Евгении Онегине", когда Татьяну привозят в Москву на "ярмарку невест"? "Садится Таня у окна. //Редеет сумрак; но она //Своих полей не различает: //Пред нею незнакомый двор, //Конюшня, кухня и забор".
А я думаю, до какой степени поменялись знаки со времен Пушкина. И теперь свой забор - мечта любого россиянина. Желание отгородиться и отхватить кусочек пространства... Пушкину при жизни даже Михайловское целиком не принадлежало. Ему вообще хватало одного кабинета, где он и работал, и ел, и спал. Остальные комнаты не отапливались и были закрыты. Может, ему и не надо было больше? Ему и так весь мир принадлежал.
Пространство - вот главный лейтмотив нашего времени. Каждый первый россиянин мечтает расшириться. Обладатели особняков захватывают близлежащие леса, ставят шлагбаумы, городят двухметровые каменные заборы. Много охотников отщипнуть и от Пушкина.
С кем поведешься
Директор заповедника Георгий Василевич впервые приехал к Гейченко в 1986-м и директорствует после его смерти вот уже 14 лет. За эти годы его отношение к заповеднику, конечно же, менялось. Одно дело приезжать молодым романтиком, с удовольствием фигурно стричь кусты - Гейченко велел, чтоб как в Версале. Радоваться каждой ерунде, связывая ее с Пушкиным, влюбиться и увезти отсюда жену. Другое - встать во главе музея.
- С "Пушкинской речи" Достоевского начинается удивительный этап жизни Пушкина - жизнь после смерти. Что такое Пушкинский заповедник? Сама история и одновременно ее продолжение - история хранения памяти и попытки соответствовать тому, что мы поняли из жизни главного героя. Сделать это без пространства - физического пушкинского пространства - невозможно.
Таков его заповедник, как он себе его понимает. А проблемы начинаются на земле, они с ней связаны.
До развала СССР "те самые дали" были, действительно, пушкинскими: там в деревнях жили люди, они сеяли рожь и пшеницу, убирали урожай. Все было настоящее: коровы, петухи по утрам, косьба травы. Потом поля стали зарастать, дома приходить в негодность, потому что люди либо умирали, либо уезжали в поисках заработка. Но главное - земля. Музей стоял на 665,5 гектара. Это были те кусочки земли и парка, на которых находились сами усадьбы. Пока были живы и нормально работали колхозы и совхозы, они выполняли свою основную крестьянскую работу, а потом земли стали ничьими. Любой мог заявить, что это его земля. Предотвращая это, в 1995 году вышли постановление и указ о территории музея, которая выросла до 9700 га. Но неискушенные в борьбе сотрудники заповедника не изъяли "приросшую" землю из землепользования. Закрепление этой территории за музеем постановлением правительства - "пушкинская земля является землей пейзажного круга в 10 тысячах га" - казалось охранной грамотой на все времена.
Постановление продержалось 10 лет. Отменила его нынешняя администрация в 2005 году. И тогда же случилось важное событие: музей вошел в состав особо ценных федеральных объектов культурного наследия.
- Дорогу мы переходим, когда речь заходит о застройке, - говорит Георгий Николаевич. - Самый яркий пример - Савкина горка между Михайловским и Тригорским. В деревню Бугрово, появившуюся за 20 лет до рождения Пушкина, приехало несколько богатых петербуржцев, да еще там живет местный богатей. И все вместе они строят маленький Лас-Вегас. Напротив Савкиной горки теперь дом с колоннами. Не было в деревне никогда домов с колоннами! Выстроен он в худших традициях: обшит яркой сайдовой доской, забор флюоресцирует белым. За забором - развитое подворье этого торговца лесом, который сейчас решил построить еще и гостиничку.
Но не это главное. Главное, считает Василевич, - само отношение государства к музеям-заповедникам. Хотя в России есть 300, ну 400 мест, без которых Россия перестанет быть самой собой. Ни один закон, который направлен на защиту подобного рода территорий, не действует. Он действует только в том случае, если находится ответственный и честный глава муниципалитета или области, глава крупного района, который понимает, что это место потерять нельзя.
- В год у нас бывает до семи проверок. Когда невозможно проверять тех, кто реально совершает нарушения, надо найти того, кого можно проверять без последствий. Сейчас нас проверяет управление по налоговой безопасности Министерства внутренних дел. 12 ноября они провели операцию захвата документов. Как в кино: "Всем стоять, никуда не двигаться!" Главбух на больничном, я в отъезде. В предъявленной бумаге не указана даже цель проверки. 20 коробок документации спешно увозятся во Псков. Я вернулся, поинтересовался бумагами. "Работаем", - отвечают.
Спрашиваю у Василевича, сколько стоит здесь земля.
- В районе заповедника сотка стоит 10 тыс. евро, и больше. А поодаль - рублей 12, там никто ни за что не отвечает.
Василевич догадывается: здесь достаточно людей, которые готовы стать во главе заповедника. И не директорская зарплата их привлекает - она со всеми пирогами в виде доплат не доходит и до 25 тысяч. Их привлекает земля. Возможность от нее отщипывать.
- Сейчас, - продолжает он, - жду итогов работы профессионалов, которые убеждены, что в Пушкинском заповеднике сокрыты ужасные преступления. Ведь Пушкин-то был поднадзорным, а с кем поведешься...
Почему так бесплодны молитвы наши
Псков - игрушечный. Здания невысокие, соизмеримые в пропорциях с ростом человека, оттого кажутся такими уютными. Долгое время в старинном Окольном городе, за двумя крепостными кольцами, не разрешалось строить здания выше 17 метров. Но в 2008-м городская дума этот закон отменила и приняла решение о точечном изменении генеральной схемы правил землепользования и застройки Пскова. Причем все сделано задним числом, поскольку прецедент - 12-этажная гостиница в 180 метрах от Покровской башни - был создан раньше. Местную власть ничуть не смутило, что это памятник оборонного зодчества XV века, самая большая каменная башня в Европе. Еще один отель строится в 20 метрах от церкви Богоявления в Запсковье, а это тоже памятник XV века, о котором великий Корбюзье сказал, что не увидь ее - не построил бы свою капеллу Роншан. Конечно, современная агрессивная архитектура задавит старину, но отцов города это не волнует. Их волнует пространство, на котором можно воздвигать собственные коттеджи. Об этом на страницах "Известий" высказывались и зампредседателя Псковского областного отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры Лев Шлосберг, и председатель Ассоциации реставраторов России Савва Ямщиков. Об этом говорит сопровождающий меня писатель Валентин Курбатов.
- А вот наш маленький Стокгольм! - саркастически восклицает он. - Такой островок колонизаторский.
Курбатов всерьез полагает, что эти люди уже внутренне эмигрировали, поэтому и здесь хотят построить маленькую Европу, перенести на псковскую землю совершенно нетипичные для Пскова дома. Ну что ж вы хотите, говорю, улица Карла Либкнехта, коттеджи хотя и диссонируют с Покровской башней, но по московским меркам весьма скромные. Вы, говорю, максималист. А он и не скрывает этого:
- Москва? Ей так и надо. Она сама все породила. Мы только следствие этого безумия. И плачем мы как дети - дети бросившей нас матери Москвы.
Валентин Яковлевич - он такой, выражается естественно-высокопарно, считает: "высокопарных слов не надо опасаться".
Действительно, почему в Пскове должно быть так же плохо, как и в Москве? В России всего-то четыре города, в которых сохранилась домонгольская архитектура: Суздаль, Владимир, Псков и Новгород. Немного осталось во Пскове исконного и первозданного. В Покровской башне с террасами-гульбищами, где Тарковский снимал своего "Рублева", русские держали 30-недельную оборону против польского короля Батория. В какой-то момент Баторий прорвал оборону, но псковичи истово сопротивлялись - поливали неприятеля горячими нечистотами, смола была в дефиците, - так что меньше суток торжествовал Баторий.
- Какое это было дивное средство против польского гонора! - смеется Курбатов. - Поляки жаловались самому Грозному против столь варварских методов. Как в свое время Бонапарт - Александру I - нет, брат, так воевать нельзя: есть же театр войны! У тебя нога на барабане, у меня нога на барабане, отсюда синие - значит, оттуда - красные... А ты против француза в полной амуниции - баб с вилами?!.
После Великой Отечественной реставрация Пскова проходила под знаком 4 "С" - мастеров Спегальского, Скобельцына, Смирнова и Семенова. Все, кроме Семенова, прошли войну, все четверо были прекрасно образованны.
Скобельцын, петербуржец из дворян, всю жизнь положивший на Псков, под занавес сказал: пропала, мол, жизнь. Считал, что реставрация не нужна, потому что мы застыли, стали цитатой. На Западе человек живет в истории, потому как он ее от себя не отделяет: для него важно и необходимо жить именно в родовом доме, поддерживать его, ведь он принадлежит семье, скажем, с XV века. А у нас история - снаружи, в виде музеев. В литературе, считает Курбатов, то же самое: "Бердяев, Шмелев, Ильин - все вывезли на парах, в конце концов, их у нас напечатали. И что же? Да мы не пытались к этой философии приблизиться, развить ее..."
Входим в храм Николы со Усохи. Он вытянут по вертикали, завершается изнутри белым, шероховатым куполом, в самой архитектуре слышится молитва. А батюшка расстарался, соорудил иконостас, похожий на дешевую декорацию.
- Сегодня в батюшки приходят молодые люди с улицы, - говорит Курбатов. - Им хочется, чтоб храм скорее заработал. Вот они и ставят быстро фанерный иконостас, заказывают кому попало бумажные иконы. И храм, который сам Скобельцын восстанавливал, убирая все лишнее, чтоб вы слышали эту молитву, становится затрапезным. Получается, что даже атеист Скобельцын, который с церковью был в холодных отношениях, все равно был молитвенней, серьезней и строже. Стоит ли удивляться, почему и молитвы-то наши такие бесплодные?!
Курбатов считает, что, отказавшись в эпоху рыночной экономики говорить высокие слова - сейчас модно быть очень конкретными, - мы оставили лазейку для большого злодейства. "Государство без идеологии - как церковь без веры, оно висит в воздухе. Оно не пронумеровало принципы морального кодекса, обязательные для гражданина. У нас каждый сам себе гражданин, сам себе патриарх, сам себе правительство. Поэтому и оказались мы в хаосе - эстетическом, нравственном и даже в религиозном. Хотя и притворяемся, что уж в религиозном-то - совершенно здоровы".
Вот истинная причина того, почему буквально на наших глазах гибнет псковская старина. Нельзя же превращать восстановление храмов в евроремонт! Они же штукатурились вручную, их стены помнят тепло рук мастеров - там неровности, бугорки - в них-то все и дело! Отсвет от свечей в них играет, они дышат, живут...
А мне: о чем ты, милая? Какие стены? Кризис! И под эту песню передергивают и переписывают историю. А то и вовсе отменяют. А история - она заповедник, какие бы имена ни носил: Пушкинский, церковь Богоявления, Николы со Усохи...
Кто за нас жить-то правильно будет - Пушкин?
http://www.izvestia.ru/special/article3123701/
