"Левша" из Нижегородской области научил блох ковать подковы. Чтобы справиться с кризисом, нужно сделать то же самое в масштабах планеты
Дмитрий Соколов-Митрич Анатолий Белясов
Когда Павел Куликов работает, он дышит, как буддист в состоянии нирваны. Одно неосторожное движение легкими - и все детали улетят с наковальни, придется начинать заново. В его комнате радиоточка гундит что-то про котировки и волатильность. Он привык работать под радиобубнеж, но не слышит ни единого слова. Куликов мастерит замочек весом меньше одной десятой грамма, чтобы застегнуть его на крыле бабочки. В городском музее выставлены десятки его работ, которые можно разглядеть только под микроскопом. Вершина мастерства - заводная блоха размером 3,5 миллиметра. Насекомое-паразит, выкованное из титана, одетое в золотые лапти, кует серебряным молоточком подкову. По мнению павловского "левши", международный кризис случился оттого, что в мировой экономике развелось слишком много блох. Учиться ковать подковы, когда ты всю жизнь занимался кровососанием, конечно, нелегко. Но ведь когда-то надо начинать.
"Вача, Ворсма, Тумботино..."
В городе Павлово на Оке все люди какие-то чумные. Во-первых, они страшно окают, якают и глотают окончания прилагательных ("Грязна, грязна дорога. Бяда, а не дорога"). Во-вторых, они все при деле. Даже если человек без работы, он все равно при деле. Такого количества всяких-разных хобби на душу населения я не видел нигде. Одни дрессирует канареек, другие изготовляют дудочки для дрессировки канареек, третьи мастерят санки-финки, целая армия мужиков увлекается гусиными боями, их жены выращивают на дому лимоны и продают их пассажирам проходящих мимо теплоходов. Те, кто был здесь хоть раз, знают, что "павловская охота" - это не стрельба по животным. "Охота" в этих местах - это просто страстное увлечение, и оно действительно пуще неволи. Павлово - город "охотников". По местным понятиям, человек без "охоты" - не человек, а блоха.
- А слесарить здесь начали еще в XVII веке, - рассказывает директор городского музея Николай Федотов. - Начинали с оружия, и в ту пору между нашими мастерами и тульскими шла ожесточенная конкуренция. Потом павловцы переключились на изготовление замков, но мастеровая ревность к Туле сохранилась до наших дней. Когда у нас тут впервые услышали историю про "Левшу", тут же сложили свою легенду: якобы когда тульский мастер блоху подковывал, то посадил ее на цепочку, пристегнул ту цепочку замочком и музыку в механизме завел, чтобы блоха не дергалась. А все это снаряжение ему павловские охотники сделали, потому что для них это - пара пустяков.
Когда-то более двухсот ближайших сел и деревень составляли единый слесарный район. В Павлове, как уже было сказано, мастерили висячие замки самых разных конфигураций: шведские, винтовые, репчатые, коньки, собачки, с секретами (то есть кодовые) и без секретов. В ближайшем селе Тумботино делали ножницы. В деревне Вача - столовые ножи, опасные бритвы и поддужные колокольчики. В Ворсме - перочинные ножи. А весовые коромысла здешние мастера делали в таком количестве, что держали три четверти рынка всей империи.
- Эта картина называется "Ночная скупка", - директор музея подводит меня к полотну в стиле соцреализма. - Именно по ночам в наше село съезжались мастера со всей округе. Почему не днем? Потому что днем мастерам торговать было некогда, надо было работать. Да и скупщикам это было сподручней: ночью легче обманывать.
Гневные глаза рабочего класса смотрят в сторону окон. Здесь в ряд стоят несколько микроскопов. Под их пятидесятикратными окулярами - изделия Павла Куликова. Про трехмиллиметровую блоху даже как-то не хочется говорить: она в общем ряду выглядит как мастодонт. Справа от нее - раскладной ножик длиной 0,9 миллиметра (в разложенном виде). Он лежит на спичечной головке, и рядом поместилось бы еще штук 5 таких же. Под соседним микроскопом - еще один ножик. Он воткнут в острие иглы и настолько мал, что не поддается измерению. Следующее изделие - замочек, пристегнутый к угольному ушку. К замочку прилагается ключик. Далее - на спичечном срезе, как на огромной лужайке, растет роза, выкованная из цельного куска металла (впрочем, куском это назвать трудно - скорее, соринка). Величина изделия не превышает одного миллиметра, стебелек - тоньше человеческого волоса, а на нем еще и шипы. В голове одно за другим проносятся матерные слова восхищения. Да, чуть не забыл: на каждом изделии выгравирована подпись автора и место изготовления: "Павлово".
"Софьин, Кулагин, Ананьев..."
Он так сразу не может. Он должен успокоиться, настроиться, минут 30 посидеть в своей "спаленке" в полном одиночестве. Снять с себя всю шерсть и синтетику - они обладают магнитным фоном, который сносит детальки с наковальни. И чтобы никого рядом не было. Понаблюдать со стороны - даже не думайте. Как это так - работать, когда кто-то сидит рядом? Это все равно что заниматься любовью в публичном месте.
- Нет, у меня в роду никто с металлом дела не имел, - пожимает плечами мастер Куликов. - Может, когда-нибудь - века 2 назад, но об этом уже никто из родственников не упомнит. Отец электрик, мать переплетчица. Сам я закончил художественное училище по специальности "гравер по штампам".
Он живет с женой и двумя детьми в обычной двухкомнатной хрущевке на улице Фаворского. Его рабочее место - столик шириной меньше метра и 2 полки над ним. Здесь все: инструмент, чертежи, альбомы, в которых опубликованы фото его изделий. Вид у Куликова чудной. Он смотрит на меня с каким-то хроническим удивлением, как будто мое время бежит быстрее, чем его, поэтому, общаясь с этим беспокойным журналистом, приходится в каждую секунду встраиваться в мир заново. Когда такие люди появляются в большом городе, про них говорят: "У него на лбу написано - "лох". Но жители большого города просто разучились читать по лицам. Они уже забыли, как выглядит человек, который просто умеет сосредотачиваться. Слово-то какое редкое: "СО-СРЕ-ДО-ТО-ЧЕН-НОСТЬ".
- Как я дошел до жизни такой? Да просто я люблю учиться, вот и все. И у других, и у себя. Умение учиться - это главная движущая сила. У тебя есть 2 пути - или подниматься вверх, или деградировать. Просто стоять на месте - такого не бывает.
Свою первую миниатюрную работу Куликов сделал в армии. У него встали часы. Оказалось, что у шестеренки диаметром 4,5 миллиметра сломались 2 зубчика. Он их нарастил, и часы ходят до сих пор. После дембеля 15 лет проработал на павловском заводе сувениров. Начал со значков, потом освоил перочинные ножики, а перочинные ножики в этих краях - это не просто изделие легкой промышленности. Это игра в бисер, это дао, это орден посвященных.
На минуточку вернемся в музей:
- Вот это герб СССР, - директор Николай Федотов подводит меня к очередной витрине. И чего он так возбудился? Герб как герб, ничего особенного. Но вот Федотов начинает над этим гербом колдовать, и с каждой минутой мои глаза расширяются. Символ советской империи ощетинивается лезвиями 119 ножей. Название каждой республики - это нож, каждый колосок - нож, каждый солнечный лучик - нож. Кроме ножей в нем, оказывается, ничего и нету. - А вот кремлевская башня, 143 ножа, - продолжает Федотов. - Пятиконечная звезда, 122. Броне-поезд, 68.
"Софьин, Кулагин, Сиверсков, Ананьев", - фамилии своих учителей мастер Куликов произносит как мантру. Эти люди не были миниатюристами, но они научили его главному - понимать, что такое ВЕЩЬ. Свои первые миниатюры он стал делать для выставок - чтобы проявить мастерство. Потом завод рассыпался, появились десятки мелких частников. Куликов сначала работал с ювелирами, потом с кузнецами, затем снова занялся "поножовщиной" - и везде находил, чему учиться. Даже когда о нем стали писать газеты, он ни разу не назвал себя "специалистом" или "профессионалом". Для него эти слова - одного корня со словом "тупик". Коллеги называют его "мастером" или "левшой". Работает Куликов рукой правой, но такое сравнение ему по душе. "Левша" - это то самое сочетание превосходства и уязвимости, мастерства и ученичества.
- Павел, а почему у вас нет последователей? Некогда?
- Их нет, потому что их нет. Нельзя научить, можно только научиться. Это только со стороны может показаться, что учитель учит ученика. На самом деле один ученик, молодой, смотрит на другого ученика, старого. Те, у кого я учился, никогда не говорили мне: "Делай, как я". Они просто работали, а я смотрел. А сейчас на работающего человека смотреть никто не хочет.
"Здесь был д..."
- Работа над самим изделием - это уже финишная прямая, - говорит Левша. - 80 процентов труда происходит до того, как ты положил на наковальню металлическую пылинку и стал разглядывать ее в микроскоп.
Сначала - замысел. Его никому раскрывать нельзя, пока не воплотишь, иначе не получится. Потом - чертеж. Затем начинается самый главный этап - изготовление инструмента.
- Под каждое новое изделие нужен свой инструмент, - объясняет Куликов. - И он должен быть сделан идеально. Ругать свой инструмент нельзя. Если у тебя будет хотя бы малейшее недовольство инструментом - ничего не получится, придется вертаться к началу.
За свою жизнь Куликов придумал сотни приспособлений для микроскопической работы, они все помещаются в коробочке размером десять сантиметров на двадцать. Он их так и называет - приспособления, потому что придумать им названия невозможно. Для той же розы понадобилось около 30 приспособлений. Вместо молоточков - тончайшие закаленные иголочки. Каждый удар - на выдохе, иначе промахнешься.
- А можно мне попробовать?
Я сажусь на старый, но крепкий стул. Под микроскопом - деталька шириной в 3 миллиметра. В руке - приспособление для микрогравировки. Сейчас я напишу на этом кусочке железа "Здесь был Дима". Ага. Сдох уже на первом "д". В общем-то ничего сложного. Проблема лишь одна - там, по другую сторону линзы, работают не твои руки. Совсем не твои.
- Ты о чем сейчас думал? - спрашивает мастер.
- О том, как мы вчера через Оку на пароме переправлялись. Виды у вас здесь красивые, а паром - грязный.
- С такими мыслями у тебя ничего не получится. В этой работе очень важно контролировать дыхание и мысли. Нельзя думать о чем-то постороннем. Вообще ни о чем думать нельзя. Ты весь должен быть здесь и сейчас. Твои пальцы должны видеть и слышать. Это не сравнение, это реально. Я однажды нарезал резьбу на миллиметровом винтике и вдруг в какой-то момент осознал, что уже полминуты как делаю это вслепую, в микроскоп вообще не смотрю. Как только осознал - так и сорвал резьбу, а до этого она шла как по маслу.
Я попробовал еще раз. На этот раз добрался до второй буквы "д". Потом в голову снова полезли мысли. О том, что не дай бог завтра подморозит - как мы на машине будем спускаться с высокого берега к парому? Прямиком съедем в речку. А каким красивым был бы город Павлово, если его привести в порядок. Когда-то здесь было 11 церквей, а теперь одна. А недавно здесь Михалков "Утомленные солнцем - 2" снимал, надо будет посмотреть. Всё - руки снова не мои. "Здесь был д" - дальше не идет, хоть тресни.
- Понимаешь, это работа не физическая и даже не умственная, - говорит Куликов в ответ на мое "не могу". - Это работа характера. Не получилось - значит не справился с собой. Тебе твоя москва мешает, москва - это психическое расстройство, оттого руки и дергаются. Тебе надо здесь с полгодика пожить - потом еще раз попробовать.
"Ты этой лопатой не копай, она на продажу"
"Блоха (Siphonaptera. Siphon - трубка; aptera - бескрылая) - отряд кровососущих насекомых с полным превращением. Нередко являются переносчиками различных болезней. Блохи полностью утратили крылья в процессе приспособления к эктопаразитизму. Обладают узкоспециализированным ротовым аппаратом колюще-сосущего типа".
Куликов часто употребляет слово, которого нет ни в одном русском словаре, - "бесполезники". Я даже не знаю, как его перевести. Вроде бы он имеет в виду всех, кто задействован в нереальной экономике, но вот писатель Лесков для павловского Левши, например, совсем не бесполезник. Зато ими являются работники одного из местных заводов, которые просто ставят клеймо "Сделано в России" на китайские вилки-ложки и продают в 2 раза дороже.
"Ты эту лопату не покупай, она ведь на продажу сделана", - сказал недавно Куликову один знакомый продавец хозяйственного магазина. Куликов был в шоке. После этого он начал понимать, почему люди готовы платить бешеные деньги за стеклышки Сваровски, а на его изделия, в которые вложены месяцы труда, спрос не велик. Работать приходится для души, по ночам, в свободное от основной работы время.
- Люди вообще перестали понимать, что такое "вещь", - Павел начинает заводиться. - Я произвожу материальные ценности, поэтому я это понимаю. А если ты ничего не производишь, а только потребляешь?! У тебя начинает формироваться совсем другое мировоззрение. Тебе можно навязать все что угодно за любые деньги - это лишь вопрос вложенных в рекламу денег. Для "бесполезников" - все, что новое, оно и есть истинное. Они не способны взглянуть на вещь как на изделие в чистом виде. Просто вещь для них уже не вещь. Они полностью ориентированы на оболочку, на фантик, на образ, который им втюхивают. И к себе самим они относятся так же. Они не принадлежат себе ни минуты. Их вообще как бы нет на земле. Тот простой факт, что они ходят по земле, для них не является важным.
- Вот вы сейчас философствуете, а ведь философия - это тоже торговля воздухом, и больше ничего.
- Я не философствую, мне просто интересно, как мир устроен. Он ведь маленький, этот мир-то, совсем маленький. Чуть побольше блохи. Интересно ж поковыряться. Там ведь явно что-то поломалось
- А что именно?
- Да вот взять хотя бы этот кризис. Нам про него говорят, а мне смешно. Солнце, что ли, по-другому, завертелось? Нет. Просто рухнула искусственная система. Империя блох. В ней всем заправляли "бесполезники". Раньше у нас бестолковые коммунисты всем указывали, что и как делать, а теперь бестолковые капиталисты. Весь мир стал одной большой страной советов. Им говоришь, что кирпичами-то ружья не чистят, а они и слушать не хотят. У них этот кризис уже давно в головах появился - просто его только теперь все заметили. А у нас никакого кризиса, у нас, наоборот, - шанс. Мы работаем. И они пусть настоящий инструмент в руки берут. Чего ж тут плохого, когда меньше блох? Одно только хорошее.
http://www.izvestia.ru/special/article3123499/
