Николай Трофимов: Мое детдомовское детство № 2

Разделы: Рассказы о детских домах

Рассказать другим:

МНЕ ПАМЯТЬ БОЛЬЮ НЕ ДАЁТ ПОКОЯ...

Решил продолжить свои воспоминания о пребывании в детдоме. Может быть, кому ни будь, это понадобится, дабы понять, что такое детские дома и кто из них выходит.

Закончил я свое прошлое повествование тем, что пролежал достаточно долго в больнице, с множеством переломов и пробитой головой. Попал я в больницу в начале марта, а вышел в середине лета. После того как я встал на ноги, меня на скорой помощи доставили обратно в детдом. Так как стекла скорой помощи были закрашены белой краской, я не видел, куда меня везут, но когда я вышел из машины и увидел знакомую дверь, меня обуял дикий страх. От ужаса в меня вселился дьявол, я стал орать и вырываться, пытаясь убежать.

Сейчас я понимаю, почему ко мне боялся подойти тогда кто-либо персонала детдома, видимо все помнили, чем это закончилось в марте. Меня просто окружили кольцом несколько человек и попытались загнать как звереныша в дверь, но я кинулся от двери в сторону людей, чтобы проскользнуть у них между ног. Мне не повезло, дворник успел схватить меня за волосы и поднять над землей, боясь покусов, он держал меня, вытянув руку перед собой. Вспоминая ту жуткую боль, которую испытал тогда, я и сейчас физически ее чувствую. Думаю, мой рев был слышен на весь двор, после чего я похоже потерял сознание. Очнулся я привязанный к кровати и страшной головной болью, а рядом сидела полная женщина. Я не сразу узнал в ней того доброго воспитателя, который меня принимал в детдом после суда, поэтому опять завопил, пытаясь освободить руки и ноги от веревок. А она сидела у кровати и плакала, поглаживая меня по руке. При каждом ее прикосновении к моей руке я вздрагивал и напрягался, но все же постепенно стал, успокаивался. Уж не помню, что она говорила, но ее доброе лицо и ласковый голос, а так же моя усталость, заставили меня провалиться в сон. Когда я проснулся, ни кого рядом не было, веревки были развязаны и, почуяв свободу, я встал, испуганно озираясь, Для начала я стал обследовать помещение, в котором находился. Меня затрясло от страха, когда я понял что нахожусь в той же спальне, где подвергался избиению несколько месяцев назад. Все кровати были пусты, и в здании была тишина, от которой мне было еще более жутко и страшно, как позже оказалось, все дети были на даче. Я обратил внимание на то, что нахожусь на первом этаже, а в голове была одна мысль, бежать,что я и собирался сделать привычным способом,через окно, но на окнах стояли решетки, а значит, этот путь отрезан. Тихонько приоткрыв дверь и выглянув из спальни, я увидел ту добрую толстую тетю, она сидела за столом. Заметив меня, она ласково улыбнулась и протянула мне бутерброд, приглашая меня к столу, на котором стояли чашки с чаем, и лежал бумажный кулек с конфетами и печением. Почему-то в тот момент мне казалось, только она сможет меня защитить. И так вдруг мне захотелось забраться на руки к этой добродушной тетке и спрятаться у нее на груди от всех бед, свалившихся опять на мою голову, что разревевшийся я бросился к ней. Она посадила меня к себе на колени и, поглаживая по плечу, стала что-то бормотать монотонным голосом. Успокоив и накормив, к вечеру она меня отвезла на дачу детского дома. До тех пор пока не уложила меня спать, она не отходила от меня ни на шаг.Впоследствии,до конца моего пребывания в этом учреждении,только с ее помощью со мной можно было справится,так как только к ней единственной я испытывал подобие какого-то доверия,любого другого человека я боялся. Так закончился мой второй день в детском доме. Забыть это я не могу, так как следы от этих дней остались со мной на всю жизнь. Следы от первого дня, это сломанный нос и другие переломы. След от второго дня, это сорванные голосовые связки, я не мог тогда сказать ни слова очень долго. С тех пор, как только я повышу голос или долго говорю, у меня болит горло.

В дальнейшем все было стандартно для детских домов дошкольного содержания. Как ранее я писал в своем повествовании, были и групповые наказания, когда дети покорно стояли в очереди, ожидая очередной порции ударов палкой, были и праздники, которые я ненавидел. Почему, объясняю, дети должны были выполнять то, что приказывали взрослые, как во время репетиций, так на самом празднике. А во время праздника, обычно обязательно присутствовал кто-то посторонний, сейчас понимаю, это были тетки из администрации района. Так вот, во время репетиций и самих праздников, дети естественно совершали какие-то ошибки, за что конечно было опять групповое наказание палкой. Увы, но праздники были не для детей, а для взрослых теток, которые приходили на детские представления. А для детей это была каторга, на которой надо было еще и улыбаться через силу, выражая выразительно восторг. С тех пор я возненавидел праздники всей душой и телом. Нет, меня больше не били в дошкольном детдоме, ни воспитатели, ни дети. На любой негатив во мне просыпался зверь, и вместо того чтобы убегать, я от страха кидался на своих обидчиков, хватая все, что под руку попадалось, и чем можно было ударить, меня боялись. Когда,во время наказания, меня со всеми заводили в туалет, а дети как овцы шли покорно к выходу из помещения, получать свою порцию ударов, меня начинало трясти от ненависти и страха так, что воспитатели меня пропускали от греха подальше, не применяя ко мне палку. Кстати, проверить подвергаются ли дети подобным экзекуциям можно простейшем тестом. Неожиданно взмахните рукой или каким либо предметом перед лицом ребенка, если он зажмурится и начнет прикрывать голову своими ручонками, сразу станет все понятно. Ведь во время наказания воспитатели не смотрят, по какой части тела ребенка попадают удары. Дело в том, что удары по голове это не просто физическая боль, это визуально ожидаемая физическая боль. Зачастую этот рефлекс у детдомовцев остается на всегда. Даже при более-менее благополучной жизни в дальнейшем. Так прошел год. За это время я ни с кем не подружился и совсем не общался. Нет, я умел говорить, просто не хотел. Я проводил все свободное время в дальнем углу, в котором меня ни кто не беспокоил, и, глядя в окно, ждал свою мать.Уверенность в том что она придет за мной,вопреки логике,не угасала во мне,а наоборот усиливалась.

Однажды, год спустя, она приехала, помню, что была пьяная и с коляской, в которой был грудной ребенок, мне уже было почти семь лет. Я увидел ее и со всех ног бросился к ней на улицу, благо моя группа была на первом этаже. Выскочив, я схватил ее за полу пальто и оторвать меня от нее было не возможно. Я опять отбивался от воспитателей, вырываясь и кусаясь, как дикий хорек. Но на этот раз со мной справились довольно быстро, просто незаметно вкололи какое-то лекарство, и я через некоторое время обмяк. Этот способ ко мне стали часто применять,воспитатели всегда носили с собой в кармане набранный шприц для меня.

Меня отнесли в изолятор и заперли, именно с тех пор я не позволял к себе дотрагиваться ни кому вообще, более того, я не подпускал к себе ни кого ближе двух метров,особенно со спины. Любое прикосновение могло вызвать сильную агрессию, при этом теперь меня почти не возможно было остановить, я старался добить противника до конца и не важно кто это был, мой сверстник или взрослый человек.

Летом нас опять увезли на дачу, где я почти все время провел под корпусом, в котором мы жили, там к моему счастью не было фундамента, а корпус был построен на столбах. В свои семь лет, я продолжал избегать людей, не испытывая ни чего кроме страха при общении с ними. Так продолжалось до тридцатого августа.

Именно этим числом закончилось мое пребывание в дошкольном детском доме и моя жизнь начала меняться. Нас, шесть человек, подходящих по возрасту, погрузили в машину и повезли в новое учреждение, школу-интернат. Здание в которое нас привезли, было пугающе большое, в отличии от нашего детдома, с огромным холлом в котором были огромные круглые колонны.

Нас провели через него и столовую с такими же колоннами, которая была не меньше холла, в медицинский кабинет.

Там нас осмотрели, пролистали наши медицинские карты и познакомили с директором и воспитателем. Потом взрослые долго о чем-то шептались с нашим воспитателем, который нас привез, кивая в мою сторону головой. После этого директор, дородная высокая женщина с прищуренными добрыми глазами и рыжими волосами, подошла ко мне и сказала "Если кто будет обижать, драться не смей, скажи мне, всех накажу за тебя ". После этого она попыталась меня погладить, но я увернулся и отбежал в угол. Она глянула на меня внимательнее и добавила "Ни чего, скоро ручным будет", и уже обращаясь к нашему старому воспитателю, добавила "Что вы с ним сделали, уроды". Далее нам всем сделали какие-то уколы, много позже я понял, что это были прививки. Со мной, конечно, пришлось повозиться, но справились, директрисе удалось меня уговорить. Потом она кивнула на меня и приказала, подмигнув мне, "Пусть делает, что хочет и идет куда хочет, не мешать, остальных в класс". Ну, я и пошел куда хочу, за ней, за директрисой, прямо к ней в кабинет. Сел в угол и как дебил уставился на нее. Почему-то около нее, мне впервые не было страшно. Я стал разглядывать ее кабинет, опробовал диван, аккуратно подошел к ее столу и стал разглядывать, чем она занимается. Перебирая какие-то бумаги на столе,директриса наблюдала за моим поведением исподлобья. Пока я разглядывал на столе какие-то фигурки собак, она, не глядя на меня, спросила будничным голосом, "Я есть хочу, ты будешь со мной". Неожиданно для себя и наверно для нее, я ответил ей, "Да, буду". Это были первые мои слова за полтора года. Скорее всего, она не поняла мое бурчание, но улыбнулась и сказала "Вот и хорошо, пойдем в столовую, а то все сожрут без нас. "После того как мы поели, она пошла по школе с обходом, а я плелся за ней как щенок, боясь потеряться. По дороге я наблюдал, как ее все слушаются, и дети и взрослые, а за одно и знакомился визуально со школой. Периодически она останавливалась и, повернувшись ко мне, задавала, какой ни будь не значительный вопрос, и спокойно дожидалась от меня ответа. Я пыжился, пытаясь вспомнить, как произнести то или иное слово, а она терпеливо ждала. Так мы прошли все здание и вернулись в ее кабинет. К вечеру,перекусив со мной, она предложила проводить меня поспать, я сам протянул руку, и она отвела меня в спальню моего класса. Впервые за полтора года, я не только заговорил, но и сам пошел на физический контакт с человеком, которого видел впервые в жизни. Но главное я первый раз за полтора года не видел кошмаров во сне. Директору понадобилось для этого всего семь часов общения со мной, в отличии от тех, кто занимался мной полтора года. Нет, конечно, не все восстановилось за один день, но было положено начало, которое определило мою дальнейшую судьбу. Хотелось бы пояснить для не сведущих, дело в том, что дети из дошкольных детских домов, попадая в школы-интернаты для детей сирот, подвергаются наблюдению со стороны воспитателей и учителей включительно до конца третьего класса. В этот период происходит отбор тех, кто может учиться по школьной программе массового образовательного обучения, а кому требуется коррекционная школьная программа. В коррекционные группы входят разные категории, такие как; задержка психического развития; умственная отсталость, как например (олигофрения в стадии дебильности или идиотизма, разных степеней), и конечно различные физические недостатки, глухота, коррекция речи и многое другое. При этом часто диагнозы ставят не в связи с истинным заболеванием, а вопреки. Дело в том, что во многих коррекционных интернатах для сирот, просто банально нет мест. Поэтому ребенок с глухотой или плохим развитием речи, а так же с задержкой психического развития, является балластом для интерната с массовой образовательной программой, им легче поставить диагноз олигофрения в стадии дебильности и отправить детей в дурку, чем искать для них место согласно истинному диагнозу. Но к этому вопросу я еще вернусь позже.

Что касается меня, то мне повезло, я заговорил, благодаря директрисе, и перестал прятаться, ведь у меня была мощная поддержка главного человека этого заведения, именно это меня и спасло от дурдома. Так я пошел в первый класс. Постепенно я стал привыкать к новой жизни и даже пользоваться своим приближением к столь высокой особе как директор интерната. Но, увы, мне не суждено было закончить первый класс. Когда мы прибыли в школу, нам сделали прививки от гепатита, а через определенный промежуток времени, где-то в октябре, в нашей школе началась повальная эпидемия этого заболевания в тяжелейшей форме. Как оказалось, дело было в вакцине, то ли она была экспериментальной, то ли паленой. Детей отправляли целыми группами в больницы. Заражались не привитые от привитых и меня это тоже не обошло стороной.

Из заболевших в живых осталось тогда не много. К тому времени, благодаря директору, я уже стал опять вполне прилично говорить и перестал, так явно боятся окружающих меня людей. Когда меня с очередной группой ребят закрыли в изоляторе для отправки в больницу, я, конечно, взбунтовался, ведь нас увозили на машинах скорой помощи, а скорая в моих воспоминаниях ассоциировалась с возвратом в прошлое, с чем я ни как не мог согласиться. Тогда я, как самый умный, потихоньку выскользнул через черный ход изолятора и, обогнув здание школы, зашел с главного входа на вахту. В это время наша медичка на вахте вызывала по телефону машины для отправки нас в больницы. Бедная медсестра в панике, попыталась поймать меня, попутно умоляя старшеклассников ей помочь. Понимая, что попал, я припустил от них наверх по лестнице, а там по этажам на другую лестницу и так по кругу. В конце концов, у меня потемнело в глазах, и я упал в полубессознательном состоянии кому-то на руки. Больше я ни чего не помню. Сколько времени я приходил в себя, не знаю, но кое-какие ощущения помню. Я не в состоянии был пошевелить руками и ногами, глаза не открывались, а звуки раздавались как из-за стены. Постепенно глаза стали приоткрываться, а слух становился более четким. Не раз слышал разговоры врачей и медперсонала, конечно ни чего не понимая из их слов, что я пролежал в коме около года. С помощью массажа, капельниц и лекарств, я стал, довольно быстро поправятся. Наверно этот период был для меня самым счастливым, не смотря на болезнь, все приносили разные вкусности и относились ко мне с любовью и заботой. Сейчас-то я понимаю, что это была не любовь, а жалость к одинокому ребенку, которого ни кто не навещал. В любом случаи я наконец-то смог встать и первый раз самостоятельно подойти к окну. На улице было лето и, открыв раму, я вдруг почувствовал такую непонятную и беспредельную радость, от всего увиденного травы, деревьев, голубей, что почему-то восторженно расхохотался. Я смеялся долго и громко, и был впервые почему-то по настоящему счастлив, прохожие, услышав меня, оборачивались и улыбались мне в ответ, и от этого мой восторг только усиливался. В палату на шум зашли врачи и медсестры и, увидев меня, тоже не могли удержаться от улыбок и от этого, я еще более становился счастливым. Я запомнил этот день не случайно, просто раньше я ни когда не улыбался, да-да, не удивляйтесь, никогда. Да в прочем и потом я никогда так не смеялся. Мне в тот день было восемь лет и три месяца. Вскоре меня выписали, и я вернулся в интернат, как раз к первому сентября. Я был очень рад снова увидеть нашу директрису, но вновь стал испытывать опасения в отношении остальных, может быть сказалась моя уединенность во время болезни. Во всяком случаи, приехав, я, увидел очень много новых ребят, которые заняли места тех, кто умер год назад. Тогда я еще не мог понять всю трагедию тех событий, которые произошли со мной и теми, кого не стало. Много позже я узнал, действительно причина была в вакцине, но как у нас в то время водилось, очень быстро нашли козла отпущения, им оказалась процедурная медсестра, ее по быстрому осудили и приговорили к расстрелу.

Так я второй раз пошел в первый класс.

Николай Трофимов

Рассказать другим: